Проза
2018
Толстячок
Двойная опасность
Скрепы и графика
Три плача
О принципе коллективной ответственности
ТОЛСТЯЧОК
Лет пятнадцать назад на моём теле напротив левого плеча обнаружилось утолщение. Заметное, хотя раньше никто его, включая меня, почему-то не замечал. Ясно было, что это либо жировик, либо рак, но паниковать никто не стал, тем более что диагноз ещё не был поставлен. Я позвонил и записался к врачу.
«Возможно, опухоль злокачественная, – проскрипела цапля в белом халате, – и, чтобы не рисковать, лучше её удалить. Но не будем спешить. Сделаем снимок и посоветуемся с другими врачами».
«Удали-и-и-и-и-ить…» – растянулось гармошкой в сознании, и пресловутый холодок змейкой проскользнул по внутренностям.
– Прямо сейчас посоветуемся?
– А зачем откладывать? Прямо сейчас.
Через полчаса, после снимка, я вернулся. Цапля сказала, что со мной побеседует хирург, и вышла. Почти тут же дверь снова открылась, и в кабинет вошёл непонятного цве-та великан с огромной головой и похожим на ящик ртом. Блестящий, как зимние звёзды в ясную погоду.
«Oh, it’s going to be cut out»,1 – вылетело из ящика, и почудилось, что ледяные ветры подхватили моё несчастное тело, чтобы я навсегда исчез в нескончаемой мгле ротового отверстия… Но тут крышка ящика бесшумно захлопнулась, и в кабинет вернулась комнатная температура.
Громада легко плюхнулась на чёрное кресло, весело посмотрела на меня.
– Откуда будешь?
– Из России. А ты?
– Из Сивко-да-Бурко.
«Оно и видно, – подумал я, на какую-то долю секунды став расистом от пережитого ужаса. – Не успел зайти, а уже давай резать».
«Распишись вот здесь и поставь число», – доктор протянул мне несколько напечатанных листочков и показал, где расписаться. Но к тому времени у нашей семьи был не только позитивный опыт общения со здешней медициной, и поэтому сразу, без разведки (а если надо – и боя!), мы ни-когда не отдавали свои тела на операционный стол. «Понимаешь, – говорю ему, – мой английский не такой хороший, как у тебя. Поэтому возьму-ка я твои листочки домой, внимательно всё прочитаю, переведу, вникну и, если соглашусь на операцию, – ты будешь первым, кто об этом узнает. Договорились?» – «Отлично», – продолжал сиять великан и протянул мне руку.
– Ну что? – хором спросили домашние.
– А ничего. На всякий случай, хотят вырезать толстячка.
Медцентр, в котором работала моя жена, и медцентр, в котором меня только что приговорили к вырезке, находились в разных частях города, но принадлежали одному и тому же здравоохранительному консорциуму. «Поговори на работе, – попросил я супругу, – мне нужны имена трёх ваших лучших хирургов, и я пойду к тому из них, кто первым меня примет». Секэнд эпиньэн2 – святое дело.
– Не похоже, что это рак, – сказал новый доктор. – Понимаешь, я легко могу его удалить, но одним из возможных побочных эффектов этой операции может стать онемение плеча. На такой риск вряд ли стоит иди без крайней нужды.
– Согласен, не стоит.
– Он тебя как-то беспокоит?
– Да нет, я его даже не чувствую.
– Увеличивается в размерах?
– Да мы только на днях его увидели. С тех пор вроде не вырос и не располнел.
Новый доктор снял с толстячка размеры: «Понаблюдаем за его поведением. Придёшь через полгода. Если что-то произойдёт раньше – немедленно записывайся и приходи. Обычно мы с коллегами говорим так: оно тебя не трогает – и ты его не трогай. Пока всё нормально, не волнуйся, жду тебя через полгода.
Нового доктора звали Иван Шульман. Его родители детьми приехали в Америку из Российской империи, а сам он теперь пребывал в расцвете предпенсионного возраста, продолжал лечить сограждан и неграждан, а часы досуга отдавал Прекрасному: доктор Шульман руководил Симфоническим Оркестром Врачей Лос-Анджелеса. Один раз мы с женой были на их концерте. «Нас часто спрашивают, – обратился доктор Шульман к собравшимся, – правда ли, что в нашем оркестре только врачи. Знаете, когда-то именно так и было; во всяком случае, профессионально все имели самое прямое отношение к медицине. Потом что-то изменилось, но жизнь так устроена, что рано или поздно каждый всё равно приходит к врачу. Поэтому, пока в оркестре есть хотя бы один врач или ветеринар, мы не видим никакого противоречия в названии».
С тех пор, как я уже говорил, прошло около полутора десятка лет. Шульман вышел на пенсию. Дети выросли. Мы с женой развелись. Моё тело и американская политическая система дряхлеют и становятся всё более непредсказуемыми. И только жировик по-прежнему верен себе и мне, не меняя ни размеров, ни формы, ни содержания. Значит, он действительно не рак!
21 апреля 2018
1 О, это должно быть вырезано. / О, это мы вырежем.
2 Second opinion (англ.) – второе мнение, альтернативное мнение.
ДВОЙНАЯ ОПАСНОСТЬ
Точка зрения, не оставляющая места для диалога и компромисса, бессмысленна.
Может ли правда быть оскорбительной? Неприятная, горькая правда в отношении кого бы то ни было (в единственном или множественном числе)? Такая правда почти всегда обидна, но оскорбительной может быть только форма, в которой эта правда выражена. Вред и опасность оскорбительной формы, прежде всего, в том, что она, практически, уничтожает сиюминутную и ближайшую возможность диалога и компромисса.
Более того, оскорбительная форма почти всегда вызывает аналогичную реакцию оскорблённой стороны, что ещё дальше отодвигает в будущее возможность диалога и компромисса.
Более того, эти оскорбления создают – для обеих сторон – психологически благоприятные условия для выдумывания или «развития» отвратительной неправды, а у неё вообще не бывает неоскорбительных форм.
Всё это в равной степени относится и к взаимоотношениям между друзьями, родственниками, соседями, просто знакомыми и незнакомыми людьми, и к взаимоотношениям между нациями, этносами, религиозными группами и т. д.
В связи с этим возникают вопросы.
1). Что опаснее для человечества: глупая политика или умная пропаганда?1
2). Кто знает, что есть правда (речь в данном случае не об Истине, а именно о правде, т. е. соответствии реальным историческим, политическим, социальным, бытовым фактам)? Каким документам доверять можно, а каким – лучше не доверять? И всегда ли можно отличить подлинные документы от поддельных? Но как раз вот эти вопросы, под номером два, перестают быть важными, если есть диалог и если он проходит в неоскорбительной форме. Даже если каждый всё равно останется при своём мнении, никакой опасности в этом нет, а жить, получая безупречные ответы на все вопросы, вовсе не обязательно, тем более что это и невозможно.
P. S. Возвращаясь к первому вопросу. Никто не знает, что опаснее, но, по крайней мере, сейчас это и неважно, потому что мы живём во времена глупой политики и умной пропаганды, т. е. двойной опасности. И хотя вероятность Большой войны вряд ли уйдёт далеко от нулевой отметки, мрачный фон, самозабвенно сгущаемый дураками и умниками, оставляет всё меньше надежд на то, что сильным мира сего небезразлично, в каком мире будут жить их дети и внуки.
29 апреля 2018
1 Разделение, конечно, условное, поскольку пропаганда – тоже политика, но в данном случае под политикой я разумею её первичную составляющую, т. е. сами действия, формированием вполне определённого отношения к которым и занимается пропаганда.
СКРЕПЫ И ГРАФИКА
Когда я работал во 2м Наборном цехе издательства и типографии газеты «Правда», у нас на стене висел плакат: из чёрно-красной мглы выступает Ильич – в пальто и своём знаменитом картузе. Рядом с вождём лозунг в столбик:
За родину,
партию,
коммунизм.
В сущности, это был перевёрнутый лозунг предшествующей эпохи:
За веру,
царя
и отечество.
Перевёрнутый, потому что наш лозунг начинался с родины/отечества и заканчивался верой/коммунизмом. А у бывших – наоборот: начинался с веры и заканчивался отечеством. Власть и там и там была посерёдке как центр этой триады, объединяющий веру и родину с собой и друг с другом. Таким образом главная скрепа утверждалась в сознании трудящихся масс в том числе и графически. Чтобы каждый понимал: нет царя – нет ни веры, ни отечества; нет КПСС – нет ни родины, ни коммунизма. Так что сказанное Володиным несколько лет назад о Путине и России было просто следованием традиции.
Май 2018
ТРИ ПЛАЧА
Мне 68 лет, и я не сентиментален. Поэтому за всю жизнь только три раза плакал, глядя на экран. В первый раз это был крохотный чёрно-белый экран «КВН-49», стоявшего на тумбочке в моей комнате. Кроме телевизора и тумбочки там ещё стояли железная кровать и стул, на который я вешал или клал одежду, готовясь ко сну. Собственно, этой моей комнаты раньше не было, но, когда мне пошёл третий год, дедушка ушёл к своей очередной жене и оставил молодой семье старшей дочери, то есть нам маленький однокомнатный домик с кухней. Вот часть этой небольшой комнаты отгородили фанерой, обклеили фанеру обоями с обеих сторон, и по законам обыкновенного чуда домик стал двухкомнатным. Мы туда втроём переехали. Но жили вчетвером, вместе с маминой младшей, точнее, средней сестрой Евой. Относительно недавно, уже став седым, я задумался: «А где же Ева спала?» Комнат-то больше не было. На длинной, но узкой кухне можно было, конечно, поставить ещё одну кровать… Для куклы, не для человека… А за кухней – сразу свежий воздух, то есть двор. И тут сработала зрительная память, никакая другая ещё не успела – а эта взяла и сработала. Я увидел старую тёмно-синюю раскладушку, стоявшую почти перпендикулярно кровати, на которой спали мои родители. Ева спала почти перпендикулярно им. Но так как кровать была выше раскладушки, то никакого фатального соприкосновения ног произойти не могло, и все, что называется, оставались при своих. Так вот, когда наша четвёрка в полном составе собиралась перед экраном, в мою комнату протискивали ещё один стул, потому что оставлять одного члена семьи смотреть «КВН-49» из кухни – это было бы уж слишком даже для неприхотливых жителей послевоенной страны. А так – двое на кровати, двое на стульях. В тесноте, как говорится, да не в обиде. Я так подробно остановился на всех этих мелочах, чтобы вы лучше представляли себе социально-бытовые условия, при которых во мне пробуждались и начинали формироваться чувство прекрасного и сочувствие маленькому человеку. Мы ведь о кино собирались поговорить, верно? Ну вот. Мне было лет пять, и это был «Овод». Все потом говорили, что фильм получился сильнее книги. Может быть, судить не берусь… Но, когда Стриженов крикнул: «Я обвиняю Вас в этом, я, Артур!..» – мурашки забегали у меня по спине. А потом нечеловеческий, дикий, вопль Николая Симонова – и я пулей вылетел на кухню, спрятался между печкой и рукомойником, и полились слёзы горючие...
Вторая история произошла там же, перед тем же самым крохотным экраном, но через несколько лет: я подрос, заматерел, проведя почти год в Монголии, ходил в школу. Ева вышла замуж, родила, пока мы были за границей, и дед по этому случаю пристроил к дому ещё одну комнату и терраску. Зажили вшестером. Тогда по телеку ещё показывали закупленные импортные фильмы. Я успел посмотреть «Возраст любви» с Лолитой Торрес, «Адских водителей» со Стэнли Бейкером… а это были «Ночи Кабирии» с Джульеттой Мазиной. Наплакался я тогда вместе с ней, особенно в самом финале, когда вновь обманутая и обворованная она случайно оказалась посреди праздника, Дня рождения, наверно, прямо на улице, среди музыки и веселья, среди молодых людей немного моложе её и желающих хоть как-то утешить, растормошить, ободрить бедную Марию, называвшую себя Кабирией… Улыбка униженных и оскорблённых, подобно свету, овладевает прекрасным лицом Джульетты, и крупные слёзы замирают в её сияющих глазах…
Ну а в третий раз это случилось с человеком вполне себе взрослым, имеющим почти двадцатилетний стаж трудовой деятельности, отцом, хоть и разведённым, и т. д. Это был «Зимний вечер в Гаграх» в полупустом зале кинотеатра «Патриот» между 67-й больницей и памятником генералу Дмитрию Карбышеву. Литературные места в каком-то смысле, где в середине прошлого века, ещё до кинотеатра и памятника, жили герои Юрия Трифонова. А теперь вот на экране новое, роскошное творение номенклатурного мальчика, стремительно и заслуженно взлетающего на мосфильмовский и всесоюзный Олимп. На экране история исчезновения человека. Не как вида, а конкретного, отдельно взятого… То есть в пространстве что-то ещё есть, движется, даже разговаривает, и даже пытается отстаивать нечто, чего другие уже и сформулировать не в состоянии… Тем не менее ясно, что он умер, и остаётся только привести форму в соответствие с содержанием. Евстигнеев идеален, на своём месте, не то что в «17-ти мгновениях» или «Собачьем сердце». Это фильм о предательстве. Впрочем, как и первые два, виденные и запомнившиеся в детстве. Умирая, великий мастер, король советской чечётки 1950-х вспоминает лучшие часы своей жизни – далёкий зимний вечер в Гаграх, где он танцует чечётку вместе со своей маленькой дочкой. И когда его воспоминания стали материализовываться и все присутствующие в зале увидели, как они танцевали… тут-то я и сломался… Прошло почти столько же лет, сколько мне было, когда я посмотрел этот фильм. И всякий раз, включив компьютер и заслышав благостный басок Карена Шахназарова, блистающего в самой гуще очередного политпросвета, я думаю: «Неужели этот напыщенный и абсолютно бессовестный тип и был тем человеком, который когда-то заставил меня «над вымыслом слезами облиться»? Разве такое бывает?
Выходит, что бывает… как и всё остальное.
15 июля 2018
О ПРИНЦИПЕ КОЛЛЕКТИВНОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ
51 год назад я поступал в МГУ, на филологический факультет. На одном из экзаменов две молодые красивые экзаменаторши поинтересовались, откуда я приехал и почему так плохо говорю по-русски. Правда, экзамен был по английскому языку, но нельзя же, в самом деле, допускать до учёбы на филфаке (в главном ВУЗе страны!) тех, кто по-русски говорить не научился. Это был июль 1967 года, прошёл месяц после Шестидневной войны на Ближнем Востоке, и 17-летний юноша, родившийся в Марьиной Роще и никогда не пересекавший границу СССР (не считая советско-монгольской границы, в шестилетнем возрасте и вместе с родителями) был наказан за победу Израиля в этой войне. Так началось моё практическое путешествие в историю моего народа. У меня их три: по крови и началу общего пути, по рождению и культуре, по гражданству и ПМЖ. В данном случае я говорю о моих соплеменниках.
Война была спровоцирована не только непрекращающимися обстрелами израильских фермерских хозяйств и населённых пунктов со стороны Сирии (заодно выступавшей и как основной спонсор антиизраильского террора), но и кипучей деятельностью главного лидера арабского мира, президента Египта (тогда ОАР), Героя Советского Союза (награждён Хрущёвым не за боевые заслуги) Гамаля Абдель Насера: морская блокада против израильских кораблей в южной части залива Акаба (представьте, что бы делала Россия, если бы турки заблокировали ей выход в Чёрное море), переброска войск на Синай и концентрация их у израильской границы, и многое другое, в сочетании с бесконечными заявлениями (не одного лишь Насера), что одной из важнейших внешнеполитических задач арабского мира является уничтожение еврейского государства: случись подобное – это привело бы к массовым убийствам и депортациям еврейского населения, что, кстати, входило в программу наиболее радикальных арабских политиков. И когда израильтяне говорят, что, в отличие от граждан большинства стран, они отстаивают не только своё право на лучшую долю, но и право на жизнь, то к этому надо относиться серьёзно.
В современном мире главная военно-политическая сила, объединяющая сторонников уничтожения Израиля, – это Иран. Израиль подобной задачи перед собой никогда не ставил ни по отношению к Ирану, ни по отношению к какой бы то ни было другой стране. Но уничтожение иранских и проиранских боевиков, базирующихся и действующих в опасной для Израиля близости, уничтожение их вооружений – естественная и важная задача правительства и Армии обороны Израиля. А если говорить о Латакии, где находится крупная российская группировка, то там Иран строит заводы, склады вооружений и центры по разработке оружия массового поражения (строит, полагая, что Израиль не станет проявлять активность в «русской зоне»). Именно по таким объектам наносили удары израильские истребители в тот злополучный вечер 10 дней назад, когда произошла трагедия: сирийская ракета, пущенная то ли по израильтянам, то ли неизвестно куда, сбила российский самолёт-разведчик Ил-20, погибли 15 российских военнослужащих.
Прошло 10 дней. Всем хорошо известны и официальная позиция Израиля, и официальная позиция России. Я, конечно, не военный эксперт, а уж от авиации и ПВО далёк так, что дальше, как говорится, некуда. Но здравый смысл подсказывает,как минимум, два вопроса:
1) Зачем израильскому истребителю надо было «прикрываться» российским самолётом, если существующая в Сирии система ПВО никакой опасности для этих истребителей не представляет?
2) Как могло так получиться, что сирийские военнослужащие не знали ни о времени захода на посадку российского самолёта, ни о «квадрате» его нахождения?
Ну а вот мнение специалиста, Александра Гольца (замечу в скобках, что даже такой умный и многознающий зоологический антисемит как Максим Шевченко считает Гольца честным и очень профессиональным автором): http://www.ej.ru/?a=note&id=32947.
После первого выступления Шойгу «чёрная сотня» ну просто как с цепи сорвалась и сломя голову помчалась впереди паровоза. Все эти скобеевы, платошкины и пр. выражали «искренние» соболезнования, а глаза-то… глаза сияли от счастья. Столько лет ждали, и вот оно… так неожиданно… само, можно сказать, пришло в руки… На радостях никто даже не вспомнил, что ракета всё-таки была сирийская… Правда, уже на следующий день воды в рот набрали. Начальство не любит, когда холуи идут на опережение. И длилось молчание почти неделю. Пока Путин и Шойгу не приняли окончательное решение «сохранить лицо» тех, кто не научил сирийских коллег нормально работать. И вот опять начинается. Пока ещё относительно спокойно – в сравнении с тем, первым, днём после первого выступления Шойгу. С одной стороны, конечно, трудно представить, что российско-израильские отношения с их нынешнего уровня скатятся до такого же или примерно такого же, на котором они находились чуть более 20 лет, после того как советское руководство разорвало дипломатические отношения с Израилем и началась компания чудовищной клеветы на Израиль, сионистское движение и традиционную еврейскую культуру, сопровождаемая известными рекомендациями по части кадровой политики, что неизбежно оставляло чиновникам и вообще заинтересованным лицам некоторый, добавочный, простор также и для «самодеятельности». С другой стороны, государственный антисемитизм в позднем СССР был жёстко ограничен, во-первых, идеологией и, во-вторых, реальной – а не мнимой – вертикалью власти. В современной России нет ни внятной идеологии (лучше б её вообще не было, но она есть, причём, невнятная), ни реальной вертикали власти. Поэтому интересующая нас тема почти полностью зависит теперь от дипломатов и военных… в том числе сирийских военных и их российских наставников. Будем надеяться на лучшее.
27 сентября 2018
