Проза
2022
ИМЕНА
1
Папина двоюродная сестра тётя Рива жила в Новоград-Волынском, и в Москве бывала нечасто. Но когда это случалось, то всякий раз, навещая нас, она первым делом бросалась ко мне и, обнимая и расцеловывая, без конца повторяла: «Папочка, папочка, папочка…». Я терялся в детских догадках, но больше всего меня удивляло, что это вообще никого не удивляло, кроме меня. Спросить тётю Риву или кого бы то ни было не решался и, в конце концов, сам себе всё объяснил: «Наверно, у них в семье так принято: самых маленьких папочками называть». Ясность наступила только через какое-то время, когда, уже подростком, я узнал историю своего имени, точнее – его семейную историю. Когда бабушке, папиной маме, сказали, что родился мальчик, она попросила моих родителей дать мне имя её погибшего брата. Его звали Эвэди… или Эвди… что-то в этом роде… Возможно, это одна из вариаций имени Овадия, которое, в свою очередь, – «обрусевшая версия» древнееврейского Обадьяху – слуга Бога. Его расстреляли в сентябре 1942 года, вместе со всеми узниками гетто в Меджибоже. Тётя Рива не погибла, потому что была студенткой и уехала на каникулы погостить туда, куда немцы не добрались так быстро, как до Подолии. Потом эвакуировалась, а уж туда они вообще никогда не добрались.
С середины прошлого века русские евреи редко давали своим детям традиционные имена предков. Конечно, в определённых исторических условиях процесс ассимиляции становится естественно-неизбежным для любой диаспоры. Но время и место определяют также и количество, а главное – качество противоестественных ускорителей, с коими приходится считаться. И хотя – если слегка перефразировать известную поговорку – бьют не по имени, а по морде, но будить лихо малопривычными и подозрительными для окружающих звукосочетаниями хотелось всё меньше. Эвэди… Эвди… Эдик… Достаточно близко. Даже Эдуард – не зашкаливает, хотя бабушка и не собиралась обращаться ко мне столь официально. Она была счастлива. Но счастье её длилось недолго: родители не стали делать мне обрезание. Теперь каждый день, ещё и не рассвело толком, дед спешил к нашему дому и облаком прилипал к зимнему оконному стеклу; нормальный стук со стороны двери жильцы могли и не услышать, если спали, а колошматить кулаками по дереву в такую рань дед не имел ни малейшего желания. Да и кто стал бы в трезвом уме и твёрдой памяти?
- Миша, ну давай сделаем Эдику обрезание…
Но родители не хотели рисковать. Отец был офицер и член партии, мама – студентка педагогического института. Мало ли кто стуканёт… Тем более что международная напряжённость опять напряглась до пупка, и одна шестая мировой суши по уши погрузилась в борьбу с «безродными космополитами». Но у бабушки были другие приоритеты, да и вряд ли она видела реальную угрозу в обрезании. «Эдик не такой, как все, он другой…», – печалилась, сокрушалась бабушка, когда рядом были те немногие, с кем она могла поделиться. Конечно, она любила меня не меньше, чем других внуков, и так же щедро, как всех, угощала своими восхитительными пирожками, булочками с маком и прочими еврейскими и нееврейскими вкусностями, но сердце у неё всё равно болело. Оно болело у неё ещё долго, даже чуть дольше, чем Моисей водил евреев по пустыне, потому что смерть ничего тут не изменила, и оно продолжало болеть, пока я не исполнил эту заповедь.
Я взял имя нашего первого царя Саула/Шауля. Не из гордыни взял, а из-за стихов, потому что когда-то посвятил своему близкому другу Илье Блувштейну стихотворение, в котором были такие строчки:
Боже правый! В общем бунте
не сыскать иных путей.
Мы увязли в мягком грунте
предыстории своей
и наследуем не царства,
не священный неба гул,
а души твоей мытарства,
бедный-бедный царь Саул.
Теперь деваться было некуда: как говорится, назвался груздем…
2
Из троих сыновей тёти Ривы двое первых были прилично старше меня, а третий – то ли мой ровесник, то ли чуть постарше. Со средним, Нюмой, я познакомился, когда мне было лет восемь, наверно. Он только закончил военное лётное училище и был в Москве проездом по пути к своему первому месту прохождения службы. Я очень хорошо помню, как он пришёл к нам. Стройный юноша-лейтенант со светлым лицом и светлыми, едва заметными из-под фуражки, волосами. Улыбался он тоже светло и как будто стеснялся кого-то или чего-то. Проходя из коридора-кухни в комнату, пригнулся, дабы не уткнуться фуражкой в притолоку. Родители знали, что у него совсем мало времени, и стол был уже накрыт. Но времени, как оказалось, совсем не было. Нюма несколько раз извинился и сказал, что зашёл, потому что очень хотел повидаться, а заодно и познакомиться с «дедушкой». Это он про меня. Повидались. Познакомились. И больше уже никогда не виделись. Вернувшись из армии, я узнал, что Нюма застрелился. Вроде потому что жена изменяла… А там кто знает, что на самом деле случилось…
Кира, старший, жил в Москве. Встречались мы редко. Обычно по какому-нибудь большому поводу с кучей народа. Он производил впечатление человека, у которого всегда очень хорошее настроение. Возможно, по этой причине многие родственники относились к нему с некоторой иронией – и совершенно напрасно: он занимался наукой, защитил кандидатскую и как профессионал добился больше, чем любой из нас. Но паралич не стал дожидаться даже его пятидесятилетия, а может – и сорокапятилетия. Не могу вспомнить, в голове танец цифр: медленный, как движение часовых стрелок. Жена и дочь повозились какое-то время с инвалидом – да и побежали прочь. Тётя Рива, пожилой и смертельно усталый человек, отправилась в Москву продлевать жизнь сыну. Вместе им довелось побыть не так долго, и Кира ненамного пережил свою мать.
Младшего, Колю, я никогда не видел. Да и не думал никогда о нём. А сейчас иногда думаю. Может, потому что и моего младшего зовут Коля. Наверно, было бы неплохо встретиться.
«Здравствуй, Коля! – сказал бы я ему. – Я твой дедушка».
Только где искать-то теперь? Жив ли?
12–13 января 2022
