Проза
2014
О чём мечтали наши мамы в хрущёвскую Оттепель
Ничего политического… Только личное…
Закон и понятие
Истоки профессионального «патриотизма»
О геополитике
Страсти в Лас-Вегасе
Про детскую болезнь
Если по-человечески
Дом на улице
Две записи из ФБ
Путин и бессмертие
Как спорить или просто обмениваться мнениями
Стихотворение в прозе
Гиллель. Этическая программа иудейства
О ЧЁМ МЕЧТАЛИ НАШИ МАМЫ
В ХРУЩЁВСКУЮ ОТТЕПЕЛЬ
Получилось не как у людей. В первый раз в первый класс я пошёл не первого сентября, а второго. Потому что первого сентября 1957 года было воскресенье. Однако собрали нас всей кучкой раньше, тридцатого. Но мы с мамой опоздали на это торжественное мероприятие. Потому что дядя Кузьма, слесарь наш знакомый, опоздал. У нас дома какая-то проблема возникла, с трубами: по ним шёл пар от печки. Точнее, пар шёл от воды, а вода нагревалась от печки. Если что путаю, то простите великодушно, мне ведь по физике тройку ставили только из жалости. Ну и, конечно, ради всеобщего среднего образования. Ради него правительство готово было пойти на что угодно. Только учитесь дети, всё для вас! Для будущего! Ну вот, а дядя Кузьма, видимо, ещё тридцатого начал отмечать начало нового учебного года и по этой уважительной причине пришёл на час позже. «Ну что же Вы, Кузьма, – укоряла его мама, – нам ведь с Эдиком уходить надо, я же так Вас просила не опаздывать». Дядя Кузьма ответил чтото неожиданное. Но трубы, кажется, починил. Или что-то другое. Я уж не помню. В общем, что не работало, то и починил.
Первые две четверти мы отучились в школьном филиале – бывшей конюшне, построенной пленными немцами. Туда нас и повели после торжественного митинга перед основным двухэтажным зданием че-рез несколько улиц от конюшни. «Эдик, ты что ж опаздываешь, давай скорей, вот сюда», – быстро и тихим голосом проговорила моя будущая первая учительница Вера Ивановна, поскольку рядом с ней стояла завуч и держала речь: громко и прочувственно. Знакомы-то мы с ней ещё не были, но в учительской все всё знали друг про друга, и как зовут сына «немки» тоже знали. В нашем посёлке мама была «немкой», а в Химках – «француженкой». Вот Вера Ивановна, значит, подсказала, куда мне встать, а я остановился, где стоял, и давай ей громче завуча выкладывать причины опоздания, уж больно не хотелось в этот торжественный день чувствовать себя виноватым: и про трубы начал, и про дядю Кузьму, и про стеклянные залпы... Завуч глянула на мою мать испепеляющим взглядом, но голос не дрогнул. «Ладно, ладно, потом расскажешь», – замахав руками, в ужасе зашептала Вера Ивановна, осознав, наконец, с кем связалась. Отомстила она мне позже. В диктантах у меня стабильно была одна ошибка, и я получал законную четвёрку. И мечтал в один из светлых дней своей жизни не сделать ни одной ошибки и получить заслуженную пятёрку. И вот однажды этот день почти наступил. Получаю после проверки диктант и вижу… зачёркнутую пятёрку, рядом с которой стоит постылая четвёрка. И что-то пририсовано красным к заглавной букве «И», с которой начинался диктант. «Что это?» – плачущим голосом спросил я учительницу первую свою. Вера Ивановна подозвала меня вместе с диктантом. «Видишь ли, – важно сказала она, – ты петельку внизу не поставил. И у тебя получился не "Целый день", а "Иелый день". В следующий раз будь внимательнее». За парту я вернулся, убитый горем, раздавленный и уничтоженный. «Петелька…», – шептал я про себя, глотая катившиеся к самому горлу комки… Но это уже потом. Да и всё равно хорошего было больше, много больше, и когда через четыре года мы прощались с Верой Ивановной, то плакал-то я по-настоящему – как чувствовал, что лучшие годы ушли безвозвратно.
Короче, после торжественной части повели нас в Конюшню, показали нашу классную комнату и всё такое прочее, в том числе туалеты: для мальчиков и для девочек. Вначале Вера Ивановна зашла вместе с девочками рассказать, что и как там, а потом – с мальчиками, потому что и девочки, и мальчики нашего класса были воспитаны деревянными кабинками во дворах, и не все умели профессионально пользоваться благами цивилизации. Вот тутто и началось самое интересное, «у мальчиков». Оказалось, что у моего соседа и друга Володьки это не просто первая в жизни школьная форма, но и первые штаны с ширинкой. Когда было тепло, он носил короткие, с лямками через плечо, штанишки; у женщин эти лямки, кажется, бретельками называются, а у мужчин – не знаю как. Я в детстве тоже такие носил, все носили. Лямки там были, а ширинки – не было. Ну а с холодами Володька залезал в шаровары: чем холоднее на улице и дома – тем теплее были шаровары, выдаваемые заботливой матерью. Шаровары они и есть шаровары: ширинки у них нет. В туалете Володька, может, и не один такой оказался, у кого никогда прежде ширинки не было, но остальные как-то сообразили, что надо делать. А вот он – не сообразил. Вера Ивановна и помогла ему собственноручно, от чистого сердца. К вечеру об этом знала вся улица. И началась потеха. Девчонки хихикали, мы просто несли какую-то чепуху про взрослого парня, который ширинку застегнуть не может, ребята постарше ухмылялись и задавали многозначительные вопросы, мол, неужели этим всё ограничилось? Володька обиделся и несколько дней даже на улицу поиграть и пошляться не выходил. Матери своей, тёте Лене, пожаловался. Встретила тётя Лена мою мать в магазине – и тоже ей пожаловалась: «Нашито гадёныши, и твой в том числе, совсем моего Володьку задразнили. Что он, виноват, что у него, кроме шаровар и доколеночных с бретельками, никаких других штанов сроду не было? Фир, ты ж его знаешь… Я и другим сказала: он молчит-молчит, обижается-обижается, а потом как пойдёт морды квасить… Не бегайте тогда ко мне жаловаться, ладно?» Мама обещала поговорить. И добавила: «Лен, пусть у наших мальчишек всю жизнь будут только такие проблемы». Вот о чём мечтали наши матери в хрущёвскую Оттепель.
5 марта 2014
НИЧЕГО ПОЛИТИЧЕСКОГО… ТОЛЬКО ЛИЧНОЕ…
Я люблю Украину. Мама и папа у меня с Подолья, всё детство почти каждый год ездил туда летом к родственникам: отдохнуть в сплошной зелени, наесться от пуза самых вкусных на свете фруктов, накупаться до одурения в Южном Буге…
Красная глина.
Ореховый куст.
Ах, Украина!
Как полдень твой густ.
Около сорока лет этим стихам… Воспоминания об Украине летние, светлые, тёплые…
Красные маки.
Восторженный взгляд.
Спелые злаки,
волнуясь, шумят.
Слышен, рождаясь,
звенящий аккорд.
Во поле аист,
задумчив и горд.
Но, вообще-то, я хотел поговорить не стихами, и не о стихах. О другом. Вот думаю, нужны или не нужны региональные языки там, где массово проживают граждане, не владеющие языком общегосударственным… Можно честно? Так вот, если честно, то более чем двадцатилетний опыт жизни в таком показательном в отношении языков регионе… простите, штате как Калифорния подсказывает, что они необязательны, если…1) если есть желание по-человечески относиться друг к другу;2) если созданы условия, чтобы проблема, как минимум, была полностью решена уже в следующем за новыми эмигрантами поколении, то есть если в подавляющем большинстве школ региона преподавание всех или почти всех предметов (за исключением иностранных языков) ведётся – хотя бы уже несколько лет – на общегосударственном языке.
В Лос-Анджелесе почти вся информация, которую государству необходимо довести до широких слоёв населения («собесовская», например), как минимум, на двух языках: естественно, английском и, как вы догадываетесь, испанском. В Голливуде и Западном Голливуде – часто на армянском и русском. В Чайна-таун и Маленьком Токио, соответственно, на китайском и японском. Иду в банк снять деньги – автомат готов говорить со мной на пяти языках: английском, испанском, русском, фарси (живу в Маленьком Тегеране) и то ли китайском, то ли корейском (я пока не очень большой специалист по иероглифам). Где-то вместо фарси будет армянский или корейский, или другой какой-нибудь язык. Хозяева малых и средних бизнесов так же не забывают об этническом окружении.
Когда говорят, как, мол, быть, если человеку язык уже не осилить, а вот документы на пенсию оформлять надо, то мне хочется закричать: «Братцы вы мои дорогие, да вы что, каждый год, что ли, на пенсию выходите?» Я помню, как в начале девяностых сюда толпами приезжали люди, большинство из которых либо вообще не знали английского, либо знали его не настолько, чтобы самостоятельно заполнять официальные бумаги/бланки и т. п. И ничего. Никто не пропал. Всегда находился кто-то или в родне, или среди соседей и общих знакомых, кто помогал. В крайнем случае, бесплатную помощь в этом нехитром деле оказывали всевозможные этнические социальные и культурные центры. Не припомню ни одного случая, когда хоть кто-нибудь обратился за помощью к платному переводчику; допускаю, что такое тоже случается иногда, ну и что? Нельзя заплатить раз в сто лет? Лучше создать ещё один департамент или министерство с кучей филиалов и бессмысленных трат и зарплат? Но, повторюсь, это если решён вопрос со школами и учительскими кадрами, потому что если «испечь кадры» в одночасье, то они, как пошутил кто-то, испекут, в свою очередь, новый этнос, говорящий на недоступном для окружающих языке. Однако если вопрос не решён, то – а куда деться-то!? – региональный язык нужен, и нужен тот самый «департамент» с теперь уже не бессмысленными зарплатами, потому что иначе – это просто издевательство над людьми плюс – в перспективе – бесхозяйственность, в том числе в отношении подготовки профессиональных кадров.
Теперь про українську мову. Тоже, только личное. Мне кажется, что обеспокоенность будущим украинского языка не из пальца высосана и не националистами придумана. Не так давно я рассказал на ФБ, что моя мама приехала в Москву, когда ей было восемь лет, и украинский был вторым родным (после идиш) или почти родным. Также свободно говорила и понимала по-польски. По-русски знала, в лучшем случае, десяток слов. Правда, это не помешало ей уже через несколько лет петь «Буря мглою небо кроет…» перед началом сеансов в кинотеатре «Смена» (кажется, возле Тишинского рынка). Способная была к языкам девочка, ничего не могу сказать…:))
Отец окончил еврейскую семилетку, а доучивался уже в украинской школе. В 1939 его призвали в армию. Откровенно говоря, я не знаю, насколько хорошо говорил он до этого по-русски. Но наверняка не так хорошо, как по-украински. Большинство моих родственников старшего поколения – с Украины, и понастоящему русский они осваивали либо на фронте, либо в эвакуации.1 Во времена, когда все мы были ещё вместе, не было ни одного застолья, чтобы не прозвучала хотя бы одна украинская песня... Вообще, украинский язык жил в доме: шутки, словечки, поговорки...
– Опять Израиль у них во всём виноват!
– А как же! Хто всрався? Невістка.
Почти четверть века, повторюсь, живу в США, в Городе Ангелов, где, наверно, свыше 90% эмигрантов из СССР и постсоветского пространства (за исключением армян) – украинские евреи. Так вот, за все эти годы я не встретил ни одного среди них, для кого родным языком был бы украинский. Ни одного! У всех у них родной язык – русский.2 О чём это говорит в соотнесённости с рассказом о старшем поколении? На мой взгляд, это говорит о том, что у украинского языка – не простое прошлое, что ещё совсем недавно он продолжал сталкиваться с серьёзными трудностями, его роль снижалась, возможности сокращались. А ведь охрана языковой среды, создание наиболее благоприятных условий для его развития – одна из первостепенных обязанностей государства (при этом, разумеется, нельзя плевать в душу другим языкам и их носителям, но это уж настолько очевидно, что даже обсуждать стыдно). И не надо никаких «дежурных» примеров-противопоставлений, потому что и у английского, и у французского только в Европе плюс Америка есть несколько, и даже более, стран, где они – единственный официальный язык или один из официальных языков, а у немецкого таких стран в Европе – шесть. И говорит на этих языках огромное количество людей по всему миру. А у украинского языка – только Украина, хотя даже в Украине не все этнические украинцы говорят и пишут по-украински.
Мы тут, кто с Имхи,3 почти уже родственники.:)) И не так далеко ускакало наше имхонетовское прошлое, и все прекрасно помнят жаркие схватки под «кодовым названием "хохлосрач"». Памятна и парочка блогов, созданных лишь для нескончаемых оскорблений в адрес русских, даже не россиян – а именно русских; ничего больше в этих блогах не было. А с другой стороны напирали национал-империалисты, уговаривавшие украинцев, что и страны такой – Украина – нет, и нет ни украинского этноса, ни украинской истории, ни украинской культуры. Как там у Гоголя? «Ведь предмет просто фу-фу. Что ж он стоит? кому нужен?» Как будто кто-нибудь, кроме самих украинцев, имеет право решать: этнос они, субэтнос или ни то и ни другое. Ещё год назад – всё это было в сети. И вот уже Верховная Рада отменяет закон о региональных языках, и вот уже Совет Федерации одобряет использование российских войск в Украине, в Крыму появляются «вежливые люди», они же «зелёные человечки», и Армия Украины приведена в полную боевую готовность… Мечты, так сказать, сбываются… сказки становятся былями… живые – мёртвыми… Потому что слово – не воробей. Мне бы как гражданину США плясать да радоваться: ведь теперь почти все народы постсоветского пространства за пределами РФ спят и видят – скорей бы войска НАТО их полностью «оккупировали» да защитили таким оригинальным способом от проклятого прошлого… Но не пляшется почему-то. И совсем не радостно. Потому что я не знаю, что нас всех теперь ждёт. По обе стороны океана. По все стороны всех океанов. На единственной Земле. Мы же земляне всё-таки.
1 марта 2014
1 Понимаю, что ситуация не была однозначной, но, тем не менее, пример с моей роднёй – не исключительный.
2 Что касается языка идиш, то это совершенно отдельная история, и я не хочу сейчас её касаться.
3 Этот текст впервые был опубликован на ФБ, где моими читателями, в основном, были друзья по сайту «Имхонет», на котором в августе 2013 вся блогосфера приказала долго жить.
ЗАКОН И ПОНЯТИЕ
Итак, закон и понятие.
Бо́льшую часть своей истории люди, как известно, жили по понятиям, кои предполагали даже физическое съедание оппонента при решении обычно внешнеполитических, но иногда и внутриполитических задач. Затем произошла революция в умах, и наступившая эра законотворчества обязывает людей жить не только по понятиям, но одновременно и по законам, изначально придуманным для обожествления понятий. Потом, конечно, наиболее организованная часть человечества убедила значительную его часть, что закон ценен сам по себе, и понятиям, даже узаконенным, пришлось немного подвинуться.
А вот чего никогда не было в истории, так это чтобы государства и граждане жили только по закону. Различие между демократическим и недемократическим обществом заключается, главным образом, в том, что при демократии живут по закону часто, а при отсутствии оной – редко. Но это не так важно. Гораздо важнее, что при демократии сами «понятия» (т. е. неписаный свод правил, утверждающий т. н. «право сильного») гораздо менее людоедские, чем при отсутствии демократии.
Библия – Главная Книга той цивилизации, в которой все мы родились и выросли (её называют по-разному – европейской, европейско-христианской, иудео-христианской, ещё как-то, но суть не в названии). Несмотря на сложность, многословность и кажущуюся противоречивость этой великое множество раз переписываемой, редактируемой и переводимой почти на все языки мира Книги, можно утверждать, что Библия, помимо любви к Богу, провозглашает всего лишь две обязательные общечеловеческие ценности: это здравый смысл и милосердие. Можно, конечно, задать и такой вопрос: а что это – здравый смысл? Ответ будет очень простым: это если Вы видите перед собой яму (или предполагаете, что там может быть яма), то обходите эту реальную (или предполагаемую) яму стороной. То есть здравый смысл в том, чтобы не свалиться в яму, когда есть возможность не свалиться в неё.
А что такое милосердие? Лучше всех на этот вопрос ответил великий мудрец и учитель Гиллель, резюмируя сущность еврейского вероучения: «Не делай другому того, чего не желаешь себе». Многого на этом пути добился уже тот, кто, следуя им, хотя бы
Не расстреливал несчастных по темницам1
И милость к падшим призывал.2
Июль 2014
1 Сергей Есенин.
2 Александр Пушкин.
ИСТОКИ ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО «ПАТРИОТИЗМА»
На глаза попалась поздравительная статья Проханова, почти двухгодичной давности: «Куняев как зеркало русской победы». Как ни странно, мне тоже есть что вспомнить. Особенно памятен подлый пафос его давней статьи о молодых поэтах, погибших в Великую Отечественную. Помню возмущённое письмо Юлии Друниной в журнал «Знамя» и хороший разбор куняевской статьи, там же опубликованный.
А то, о чём сейчас расскажу, было двадцатью годами ранее, в сентябре 67-го. Мы с моим ближайшим другом окончили школу, никуда не поступили и по этой причине пребывали не в самом лучшем расположении духа. Отец друга, заведовавший отделом фельетонов в крупной отраслевой газете, решил немного растормошить нас и подарил билеты на какое-то мероприятие в Центральный Дом журналиста. Первый поход в дом творческой братии. Я почувствовал всю ответственность момента – и не ошибся. Это был один из самых интересных вечеров в моей жизни. Я не знаю, сколько там было залов и зальчиков, но вот здесь – встреча с Кларой Лучко, рядом – просмотр какого-то потрясающего фильма, который неизвестно пойдёт ли широким экраном, ещё в одном зале… Короче, куда ни ступи – везде событие, для меня – почти эпохальное… Оставив восхищённую публику продолжать наслаждаться общением с Кларой Степановной, мы направились к поэтам. Средний возраст публики в поэтическом зале – 35; не меньше половины – прекрасные представительницы прекрасного пола. «Ты только посмотри на этих журналисточек, – летит мне в ухо шёпот друга. – Вот почему надо писать стихи!» Аплодисменты заглушают этот шёпот белой зависти, потому что на сцену выходит Андрей Вознесенский. Тридцатичетырёхлетний, спортивный, талантливый, обаятельный, в зените славы обежавший уже полмира, а главное – бесконечно любимый несомненным большинством тех, кого называют «профессиональными читателями». И в своём знаменитом чёрном свитере с фотографий! Он читал новые стихи, и все смотрели и слушали заворожено, даже, возможно, не вникая в смысл и т. н. «поэтическую ткань»… Просто СЛУШАЛИ ВОЗНЕСЕНСКОГО, автора «Лонжюмо» и «Озы». В новых стихах было всё: Россия, космос, мировая культура, борьба с хамством, коммунизм, ЦУМ, Россия опять всех спасает, ещё что-то… Поэт закончил и удалился, сопровождаемый, как говорится, громом оваций. И тогда на сцену вышел другой поэт. Тех же примерно лет, но после Вознесенского он смотрелся каким-то пеньком корявым, а слушался – металическим тазиком. Сначала этот автор прочитал стихи про любовь, а потом что-то антихрущёвское, про ящур: то ли у свиней, то ли у крупного рогатого скота; теперь уж и не вспомню – жизнь прошла. Ну точно мухи дохли на плафонах, пока он читал, а народ – аж шеями вертел, не зная, куда деваться от этого лирического наступления. И мне, трепетному семнадцатилетнему юноше, стало безумно жаль недотёпу. «Да что он, дурак, что ли? Ну зачем попёрся в паре с Вознесенским? Нашёл бы себе в пару какого-нибудь графомана и ловил на его фоне улыбки милых дам». В общем, закончилось это позорище, и после вежливых, как на собрании, хлопков все быстро побежали из зала, боясь, что за кулисами кто-нибудь ещё приготовился читать стихи. Сообразили, видно, что классиков больше не будет.
Второй раз я попал в дом творцов ровно через шесть лет. Но это был уже другой дом – Центральный Дом литераторов. Знакомый назначил встречу в вестибюле. Первым, кого я увидел, был тот самый мужик, читавший стихи вместе с Вознесенским. «Простите, спросил я у стоявшей рядом старушки, – Вы не знаете, кто это?» – «Это? Это поэт Куняев», – любезно ответила старушка.
В том павлиньем поздравлении Проханов обращается к Куняеву: «Помнишь, как в Риме мы ходили с тобой вокруг Колизея, и ты проповедовал русскую идею, клялся в любви к священным камням Европы? И на этих кругах у римских развалин мы повторяли извечные круги русской исторической мысли. И неясно было, кто из нас Тургенев, а кто – Достоевский, кто – Владимир Соловьёв, а кто – Данилевский…
… Ты шёл упрямо, оставаясь почти в одиночестве, перебредая чёрное слепое болото, держа над головой простой деревенский фонарь. За тобой шёл народ, шла паства, ступая туда, где в липкое месиво опускалась твоя нога» (Проханов).
А я вот думаю: ёб твою мать, он же всю жизнь потом мстил за тот сентябрьский вечер… И даже когда глумился над погибшими ребятами – тоже мстил.
27 августа 2014
О ГЕОПОЛИТИКЕ
Когда мы жили в СССР, то не всё было плохо. Правду говорю. Конечно, многих вещей, правильных и полезных для здоровой народной жизни, сказать прямо, и даже криво, мы не могли. Но зато и не всякую хуйню позволительно было говорить публично. Только разрешённую. Страна жила по ветхозаветному принципу: «кто умножает познания, умножает скорбь» (Еккл. 1:18), соответствующему нашей пословице «меньше знаешь – крепче спишь». Это было основой «социалистической» нравственности, социальной стабильности, а для многих – не побоюсь этого слова – настоящего человеческого счастья. Вот возьмите, к примеру, геополитику. Ведь очень долго, чуть ли не до конца прошлого тысячелетия, типичный россиянин – а их не в пример больше, чем нетипичных – даже не подозревал о её скрытом существовании. Её как бы и не было вовсе. А потом появились писатели. То есть не то чтобы их раньше не было, уж это горе всегда с нами, а появились такие писатели, которые поведали всем нам о том, чего, казалось бы, не было в жизни вовсе, а если и было, то не в таком немереном количестве, чтоб об этом ещё думать и беспокоиться.
Геополитикой объясняли все скрытые пружины исторического развития, включая монголо-татарское нашествие, русские революции и даже сельскохозяйственные авантюры Хрущёва. «Но борьба не закончилась, – говорили писатели, – она лишь начинается, ибо нас продолжают уничтожать не только физически и духовно, но и геополитически, а это много страшнее». И всё больше находилось тех, кому становилось как-то легче, уютнее, что ли, жить с этой мыслью о геополитике и её катастрофичном влиянии на мировое развитие. Главное достоинство такого подхода заключалось в том, что не надо было ничем жертвовать, поскольку изначальная жертвенность была уже в самом подходе; тому, кто знает, что он мученик, совсем не обязательно мучиться.
Но всё равно, до Перестройки круг этих идей успел охватить очень ограниченный квадрат масс, потому что, как замечено было выше, неписаные законы страны запрещали – под угрозой применения законов писаных – смущать неокрепшие умы населения частым использованием политически окрашенной, а фактически непроверенной лексики. Но пришла Перестройка, а с нею – подруга Гласность, и проблема свободного словоизвержения решилась на ближайшую четверть века сама собой.
27 августа 2014
СТРАСТИ В ЛАСВЕГАСЕ
Девяностые могут быть лихими даже в Америке. Если денег нет. И даже если они есть, но мало. Когда я там поселился, то поначалу многому удивлялся. Нет, не тому, что видел. А тому, что слышал. От наших. Возможно, американцы говорили даже более удивительные вещи, но я особо не прислушивался, потому что говорили они не по-русски, и надо было напрягаться, чтобы понять, что именно их волнует. А нафиг мне их американские проблемы, если у меня своих полно? Еврейские, русские, советские… Я привёз с собой три комплекса неполноценности и не испытывал ни малейшего желания заполучить ещё один. Поэтому с американцами разговаривал только в случае крайней нужды, а с нашими – пока не надоест. Используя знакомую мне лексику, наши наперебой рассказывали, зачем они приехали в Америку: «Мы приехали сюда…»… далее следовала выразительная пауза, сопровождаемая заглядыванием в глаза и душу одновременно, после чего предложение неожиданно обрывалось на слове «работать». Я этого не понимал, потому что сам приехал в Америку с целью как раз противоположной. То есть поработать всё равно пришлось, но летел я сюда не за этим. Работать можно где угодно, для этого и государственную границу необязательно пересекать.
Потом вдруг в одночасье всё изменилось, и мне стали попадаться совсем другие «наши». Они тоже, не стесняясь, рассказывали, для чего приехали в Америку, но строили свои предложения по-другому и делились на две смешанные группы, то есть один и тот же человек периодически попадал то в одну группу, то в другую. Повернувшись задом к Атлантике и мечтательно глядя на родственников Стивена Сигала, пролетающих над побережьем Тихого океана, они говорили: «Только теперь, побывав на Гавайях, я понял, для чего приехал в эту страну». А через полгода те же самые люди, повернувшись тем же самым местом в ту же самую сторону и глядя на тех же самых чаек, произносили не менее мечтательно, и даже с какой-то внутренней болью: «Только теперь, побывав в Лас-Вегасе, я понял, для чего приехал в эту страну». Вот эти группы, смешанные в своём двуединстве, были мне как-то понятнее, ближе, хотя окончательного сближения всё равно не произошло, потому что до Гавайев я так и не долетел, а в Лас-Вегасе впервые оказался где-то на пятом или даже шестом году иммиграции, что в приличном обществе считается верхом неприличия по определению.
Первая моя поездка в Лас-Вегас ознаменовалась тем, что я не играл. Ни в одном казино. Даже не приблизился ни к одному автомату, не говоря уже о столах. Ел, пил, бродил по городу и наслаждался отделкой и дизайном местных отелей, хотя меня заранее предупредили, что там сплошной китч и человеку интеллигентному ни в коем случае не может понравиться хоть что-нибудь в этом море безвкусицы, паразитирующей на неразвитости массового сознания.
В первый раз я сыграл, когда приехал во второй раз. Меня снисходительно приободрили, мол, новичкам обычно везёт, но и предупредить не забыли, что-бы я не выходил за пределы двадцатидолларовой бумажки. Рассказывали, как достойные люди, не чета мне, проигрывали целые состояния и, прячась от позора, ночью уезжали голыми через пустыню на велосипедах. Их даже койоты не трогали – настолько жалкое впечатление производили они всем своим видом.
В третий заезд я играл безо всякой надежды на выигрыш, потому что меня, теперь уже по традиции, предупредили, что таким, как я, в любви и в игре везёт только один раз, и то не обязательно, а мне один раз уже повезло, когда я выиграл сто долларов, приехав во второй раз, и надо иметь совесть. «Не торопись, – учили меня, – бросай монетки в дырочку медленно, тяни удовольствие, потому что двадцать долларов заканчиваются быстро».
Тем, кто не знает, хочу сказать, что у таких городов, как Лас-Вегас, много всяких уловок и хитрожопостей, чтобы заставить человека играть, потому что деньги они делают не на ночлеге в нумерах их роскошных гостиниц, не на жрачке и выпивке, а исключительно на игре, с равной безжалостностью обыгрывая как эксплуататоров, так и эксплуатируемых. Перед Лас-Вегасом, как перед смертью, все равны. И вот одной из таких уловок являются бесплатные алкогольные (ну и безалкогольные тоже) напитки, которыми в лихие девяностые сексуальные девчонки в коротких юбчонках щедро обносили играющих. Они и сейчас делают то же самое, да нету той щедрости, той всегдашней готовности и того энтузиазма… Вот до чего, как свидетельствуют «наши», довёл Обама страну и Лас-Вегас! А раньше – пей сколько влезет!.. Только играй, только задницу не отрывай от стула или иного сидячего места перед игральным столом или игровым автоматом. Водка, пиво, текила, Лонг-Айленд, словом, всё, что нужно человечному человеку, чтобы почувствовать себя хозяином жизни, Лас-Вегаса и своей собственной судьбы.
Не могу сказать, что я специально следовал советам и рекомендациям своих незвано-непрошеных учителей, но торопиться действительно было некуда. Монетки таяли, тревожно исчезая в дырочке автомата, но пока коктейль пробегает через соломинку и проскакивает через горло, пока ты разглядываешь окружающие тебя выражения лиц и ног или записываешь в блокнот посетивший тебя неумышленный бред, время и в самом деле растягивается в никуда, примиряя всех со всеми и всех вместе с Лас-Вегасом.
Последняя двадцатипятицентовая монетка упала в чёрную дыру как материальное свидетельство окончания очередного жизненного цикла. Быстро отделить тело от дерева не составило никакого труда, и воздух опустился на стул вместо меня. На душе было светло, как в стихах Винокурова про отроческий возраст. Я проиграл двадцать долларов, но нажрался, как минимум, на тридцать пять, ни цента не заплатив ни за одну выпитую или пролитую каплю. Понять меня могли только посланцы недавно исчезнувшей цивилизации, и то не все, а лишь те из них, кого ещё не развратила жизнь по ту сторону добра и зла, заставив навсегда забыть о коллективной опеке и отучив считать до тридцати пяти. Я покидал казино в Лас-Вегасе с гордо поднятой головой, и шестое чувство советского1 человека распирало мою грудную клетку, не оставляя в ней места ни для каких иных чувств и поползновений.
13 сентября 2014
1 Чувство глубокого удовлетворения (согласно известному когда-то анекдоту).
ПРО ДЕТСКУЮ БОЛЕЗНЬ
Первые анекдоты про Ленина начали появляться к пятидесятилетию Советской власти. До этого Ильич тоже упоминался в уличном фольклоре – но в сугубо позитивном смысле – как антипод нерадивым руководителям и прочему вражескому отребью. Это уже потом придумали и про новые часы на Финляндском вокзале, и про товарища Крупского, и про мальчика, которого человечный Ильич не полоснул бритвой, хотя ничто не мешало ему это сделать.
Мы верили в Ленина и ленинизм. В Ленина – как в идеального человека и такого же идеального государственного деятеля. В ленинизм – как в самую важную часть идеального учения о построении идеального общества. Честно говоря, не так уж и много мы знали об этом учении, а о человеке и деятеле – ещё меньше, но когда веришь, то и знать-то, в общем, необязательно.
Помните знаменитую историю нападения банды Яшки Кошелька на автомобиль с Лениным, когда тот вместе с сестрой ехали к детишкам на рождественскую ёлку в Сокольниках? Про саму ёлку Ленин, по-моему, ничего потом не писал; видно, не до праздников ему тогда было. А вот о дорожном приключении в Сокольниках, не упоминая имён и названий, рассказал в своём бессмертном патриотическом труде «Детская болезнь "левизны" в коммунизме». На примере личной компромиссной встречи с уличными бандитами Владимир Ильич с несокрушимой логикой доказал всем революционерам и обывателям жизненную необходимость компромиссов. И заканчивается поучительный абзац такими словами: «Наш компромисс с бандитами германского империализма был подобен такому компромиссу» (Ульянов-Ленин). То есть такому же, как компромисс при незапланированной встрече с Яшкой Кошельком (в миру Яков Кузнецов, профессия: налётчик, убит в перестрелке с чекистами 26 июля 1919 года в возрасте 28 или 29 лет).
Так вот, родившиеся при Советской власти, ещё даже в шестидесятые с трудом верили в эту историю, полагая, что в зоревые революционные годы и бандиты были настолько сознательными, что ни за что бы не позволили себе ограбить вождя мирового пролетариата, к тому же Председателя Совнаркома первого в мире государства рабочих и крестьян. А уж если напали случайно – то не то что грабить не стали бы, а ещё б и мешок денег отвалили на нужды мировой революции. А эти козлы, по воспоминаниям социалистки Анжелики Балабановой, даже бутылку молока для Надежды Константиновны – и ту экспроприировали. Ну просто беспредел какой-то! Слава богу, их всех потом перестреляли, к чёртовой матери, о чём Владимир Ильич не забыл упомянуть всё в том же бессмертном патриотическом труде про болезнь: «…но потом были пойманы и расстреляны» (Ульянов-Ленин). Строго говоря, в жизни всё оказалось несколько сложнее. Не все были пойманы и не все были расстреляны. Но поскольку, в конечном итоге, все были убиты, то это незначительное преувеличение в теоретическом труде никого не должно смущать. Да и Дзержинскому наука на будущее: профилактикой надо заниматься, батенька, профилактикой, а не побоища устраивать в публичных местах.
Или вот другой пример нашего тогдашнего отношения к Ильичу. Как раз только-только начали появляться те самые анекдоты, что подспудно подталкивали население СССР к ревизии традиционного взгляда не только на личность, но также на литературное и политическое наследие великого вождя. И я, смеясь и радуясь, как ребёнок (хотя был тогда уже почти юношей), рассказал один такой анекдот своему родственнику, на котором ну просто пробы ставить негде было. Мерзавец, каких мало, а может, и вообще больше нет. От него даже родная мать хотела отказаться, но было уже поздно: он вырос. И знаете, что сказал мне этот падший человек? – «Я вообще не понимаю, как только язык у людей поворачивается – анекдоты про Ленина рассказывать». Прям так и сказал, честное слово. Я тут же осёкся, мне стало стыдно, было не до смеха. Вот ничего не преувеличиваю и не выдумываю – фиксирую для потомства, чтоб не думали потом и не гадали: а был ли другой советский человек? Или только как Проханов? Был, был другой советский человек… хотя, говоря по правде, лучше бы и его тоже не было.
* * *
Всё это я написал как предисловие к анекдоту первых брежневских лет: сегодня утром почему-то вспомнил его, и захотелось поделиться с теми, кто не знает. А для чего потребовалось это длинное предисловие – вы сейчас моментально поймёте.
АНЕКДОТ
Ленин показал, как надо управлять государством.
Сталин показал, как не надо управлять государством.
Хрущёв показал, что управлять государством может каждый дурак.
А Брежнев показал, что государством можно вообще не управлять.
По-моему, неплохо. Но так и хочется продолжить. А вот как – не знаю.
15 сентября 2014
ЕСЛИ ПО-ЧЕЛОВЕЧЕСКИ…
То, что я человек, гораздо важнее того, что я еврей по рождению-психическому складу и русский по языку-воспитанию. Ещё важнее – что я землянин, потому что на Земле живут не только люди. Самое же важное – что житель Вселенной. Слово Вселенная – это предельно сжатые три слова, соединённые в одно целое: все-селиться-веселье. Вот как всё было задумано на самом-то деле. По-человечески. По-земному. По-вселенски. Нам трудно лишь потому, что ни один из нас не знает нашего настоящего Создателя. Только догадки. И надежда узнать когда-нибудь.
23 сентября 2014
ДОМ НА УЛИЦЕ
1
Райжилотдел не стал ждать, когда посёлок пойдёт на слом, и мы переехали. Большинство моих приятелей и родственников сделали то же самое, но лет на пять-шесть позже, когда за считанные недели исчезали целые улицы, на месте которых появлялись тоже улицы – но с другими названиями и совершено другими домами и жилищными условиями.
Названия-то начали исчезать ещё при мне, хотя не все. Но самих улиц тогда никто не трогал, потому что эти уличные исчезновения были не социально, а политически мотивированными. Так лишились своих исторических названий улицы Кагановича и Молотова, потому что незадолго до этого вышеназванные товарищи решили (этот ж додуматься надо!) перевести товарища Хрущёва Н. С. с одной должности на другую. Какой же дурак, будучи Первым секретарём ЦК КПСС, захочет превратиться в какого-то там министра сельского хозяйства? Правильно, нет таких дураков, потому что это даже не шило на мыло поменять – а просто о семье совсем не думать. Прочие же политики продолжали толпиться по соседству с моим домом, и никто их не трогал, пока улицы стояли на месте. Ленин, Дзержинский, Киров и т. д. Сам я жил на улице Эрнста Тельмана – Председателя ЦК компартии Германии, расстрелянного немецкими нацистами в Бухенвальде в 1944 году. Ну а когда наших улиц физически не стало, им на смену пришли все эти зеленоградские, флотские, фестивальные, дыбенки и прочие нововведения начавшегося Застоя.
Переселяя, моих друзей и родственников либо оставляли там же, в бывшем Ново-Ховрино, либо переправляли в Тушино, а мы, выдернутые из родной почвы годами раньше, оказались на неизвестной прежде земле, называвшейся Хорошево-Мнёвники. Педанты объясняли, что надо было говорить именно «Хо́рошево», а не «Хорошо́во» и не «Хорошёво», потому что когда-то Иван Грозный остановился здесь, глубоко вдохнул всей своей царской грудью и сказал: «Эх, хо́роше…» – с ударением на первом слоге и буквой «е» на конце. Так и закрепилось название за этой прежде безымянной местностью, где впоследствии появилось богатое село с таким же благодатным именем. Видя потрясение новичков, педанты с удовольствием продолжали: «И не "Мневники", а "Мнёвники"». И рассказывали, что раньше, в бывалошние-то времена, известную всем рыбу звали не налим – а мень; а уху из неё – мнёвой или мнёвьей. Так вот, ещё в 15-м веке деревня эта называлась Ехалово, а уже в 17-м (16-й – ну просто чёрная дыра!) – Мнёвники. И всё дело, очевидно, в том, что Мнёвники не зря расположились в излучине Москвы-реки, ибо входили в число особых дворцовых сёл, поставлявших рыбу на царский двор.
Вообщето, есть и другая, злоязычная, версия, с опорой на ещё одно значение этого рыбьего слова – переносное: так называют человека, внешне напоминающего налима, то есть неуклюжего, неповоротливого. Вот и говорят злые языки, что, мол, налим в северо-западных водах нашей реки сроду не водился, а просто всё тот же Грозный-царь успел побывать и здесь, и пребывал он тогда в препоганом расположении духа, то есть настолько поганом, что показались ему все местные какими-то безликими и корявыми. И будто был даже специальный царский Указ: назвать эту деревню Мнёвники и только Мнёвники!.. и упаси бог как-то иначе – чтоб другим неповадно было!.. Но я лично в эту версию не верю и считаю её антипатриотической. Наверняка какой-нибудь «Шпигель» придумал. DerSpiegel, мать его так… Не знаю, как сейчас, а тогда это было самое зловещее в мире издание, прославившееся тем, что выдумывало анекдоты про Василия Ивановича Чапаева, с правнучкой которого, между прочим, ходил в один детский садик мой родной брат. Да, всё в тех же Хорошево-Мнёвниках.
2
Неблагодарные новосёлы тут же окрестили новые дома «хрущобами», но втайне даже они были признательны кукурузному волюнтаристу за отдельные квартиры со всеми удобствами вместо «большевистских» коммуналок и собственных домиков с фанерным туалетом по соседству, где в лютые морозы в голове начинало звенеть, а жопа покрывалась тонкой корочкой льда.
У нас всё было по типовому проекту: три крупно-панельные пятиэтажки буквой «П» (две белые палочки с красной перекладинкой) и зелёная девятиэтажка рядом с одной из белых палочек, как бы удлиняющая пространство двора.
Мне только-только исполнилось двенадцать. Я ни-когда не жил ни в доме с лифтом, ни рядом с таким домом: поэтому зелёная девятиэтажка оказалась ценным приобретением, и когда мой главный друг детства кузен Марик (тогда ещё продолжавший жить в нашем посёлке) впервые навестил меня на новом месте, то первым делом я повёл его кататься на лифте. Марик был на целый год младше меня, но обладал потрясающим зрением. Как только мы поднялись по ступенькам и приблизились к лифту, он ткнул пальцем в прикреплённую к двери картонку. На картонке было написано шариковой ручкой: «Монтёр по лифтам находится в роддоме…» Далее следовал номер телефона, по которому можно позвонить в случае поломки лифта. Вот так Марик! Я уже раз сто, наверно, прокатился на этом лифте, а картонной таблички на его двери даже не заметил. Но удивительнее всего было другое: что бы это значило? Мы остановились на двух версиях. Первая, более вероятная: кто-то пошутил, и скоро таблички не станет. Вторая, менее вероятная, но тоже возможная: у монтёра по лифтам своя коморка в здании родильного дома на территории 67-й больницы – в двух шагах через дорогу. Он и ремонтирует все лифты больницы и близлежащих девятиэтажек. Но узнать, какая из версий правильная, нам не пришлось. И не только нам. Потому что лифт никогда не ломался, а табличку никто не забирал. Шли годы. Сняли Хрущёва. Мы выросли. Ушли в армию. Вернулись. Женились. Нарожали. Развелись. Похоронили Брежнева. Похоронили Андропова. Похоронили Черненко. Встретили Перестройку. Похоронили советскую власть… А монтёр так и не вышел из роддома. То есть, может, и вышел, но в той девятиэтажке его ни разу не видели.
3
В зелёном доме жил ближайший друг моего отрочества и юности. Мы ровесники и дважды одноклассники, то есть учились в одном классе в двух школах, причём, у меня между этими школами была ещё одна школа. Вот так школьная судьба сводила нас и разводила, пока жизнь не развела окончательно. Он был не только настоящим другом, для всех ситуаций, но также и очень содержательным человеком: уже в шестом классе читал серьёзные книги, знал больше своих ровесников, учился в художественной школе и подавал большие надежды. Не знаю, насколько обогащало его общение со мной, скорее всего – никак не обогащало, но меня общение с ним обогащало ого-го как, так что о его потерянном времени я не имел права даже задумываться. Вместе мы исходили тысячи километров по нашему микрорайону и провели тысячи часов в бесконечных беседах, во время одной из которых он честно признался мне, что судьба Винсента Ван Гога его не устраивает. Уже в восьмидесятые мой друг (к тому времени бывший друг) стал довольно известным журналистом-международником, а в девяностые – пресс-секретарём одного из самых значительных политических деятелей ельцинистской эпохи. Периодически я читаю его материалы в сети или вижу и слушаю его самого на ютюбе.
Ещё одна известная творческая личность из девятиэтажки – Андрей Туманов. Была такая классная группа, если кто помнит, – «Альянс». Андрей в ней работал басгитаристом. Собственно, группа и сейчас есть, и Андрей там тоже есть, но ничего больше сказать о нынешнем «Альянсе» не могу, так как последний раз слушал их новые вещи давным-давно. Андрей лет на пять моложе меня, и мы с ним никогда не общались.
И всё-таки самым известным из зелёного девятиэтажного дома был не мой друг и не Андрей Туманов, а совсем другой человек. Человек, который никогда не был жильцом этого дома, да и вообще уже не был жильцом к тому времени, когда жители Хорошево-Мнёвников узнали о нём.
4
Когда мы только переехали в красную перекладинку, то первое время улицы там лишь просматривались, а названий никаких не было. Кварталы и корпуса́, корпуса́ и кварталы… 74-й квартал, 75-й, 76-й, 81-й, 82-й… Куда подевались кварталы с 77-го по 80-й, никто не знал. Может, где-то в городе они существовали, на бумаге, по крайней мере, но духу их в нашем микрорайоне не было. А потом стали появляться улицы, быстро так, одна за другой… Райком выбрал военно-патриотическое направление: бульвар генерала Карбышева, улица маршала Тухачевского, улица генерала Глаголева, улица Народного Ополчения, проспект маршала Жукова и т. д. Поэтому и здешний кинотеатр назвали «Патриот» – чтобы всё складывалось в одну картину, хотя, в первую очередь, название это относилось к Дмитрию Михайловичу Карбышеву, именем которого назвали бульвар напротив. Тогда в России тоже много говорили о патриотизме, но всё-таки относились к слову чуть бережнее, и, уж во всяком случае, ни генералу Карбышеву, будь он жив, ни тем, кто устанавливал ему мемориал на бульваре, в голову не могло бы прийти, что через полвека здесь появится дурная привычка называть патриотами тех, кто развязывает войны против православных народов, да ещё и землю у них ворует.
Я жил как раз на той самой улице, на которой находился кинотеатр, и называлась она улицей Саляма Адиля. Мемориальная доска из чёрного мрамора на левой боковой стене знаменитой девятиэтажки (улица Саляма Адиля, дом № 1) рассказывала, что это был Первый секретарь ЦК компартии Ирака, зверски убитый арабскими террористами в 1963 году. Хусейн Ахмед АрРады (его настоящее имя) занимался не только политикой, но также писал стихи и картины, однако мемориальная доска не была столь огромной, чтобы на ней уместилось всё, чему посвятил свою жизнь этот погибший под пытками человек. Рядом с доской стоял большой траурный венок с лентой и надписью на арабском языке. Венок этот считался такой же местной достопримечательностью, как и картонка на двери лифта, хотя рассказывали они прямо противоположное: картонка – о рождении, венок – о смерти. Оба продержались годы, но вдруг… венок исчез. Народ немного поволновался, как случается всегда, когда происходит нечто внезапное и чего-то привычного глазу потом не хватает, но скоро все успокоились, поскольку назвать это потерей для обычной советской семьи тоже было нельзя. А через несколько месяцев я услышал прямо-таки гоголевскую историю про нашу Нину Александровну.
Нина Александровна была директором восьмилетней школы в нашем микрорайоне. Средних лет, симпатичная, с великолепной фигурой и тёмнорусой косой, уложенной вокруг головы, как у Юлии Тимошенко. Уж как только эту причёску не обзывают пересмешники: и бублик, и корзиночка, и каравай с ушами, и женщина с урожаем… А называется она просто: корона.
Нина Александровна преподавала ботанику с зоологией и жила с семьёй прямо в школьном здании, в специальной директорской квартире с отдельным входом: с крыльцом и ступеньками. Я у неё самолично целый год проучился и могу прямо сказать: человек она, в общем-то, неплохой, хотя печать профсоюзного застоя легла на её косообразную внешность всерьёз и надолго. При этом – большой дипломат, и поругаться с ней мог не всякий. Но ведь каждому встречному-поперечному, как ни крутись, мил не будешь, а шпаны в нашем квартале хватало – что рыбы в Москве-реке при царе Иване. Кишмя!!!.. Видать, перешла она, сердешная, кому-то дорогу. Однажды поздним вечером в скромном жилище директорши раздался дверной звонок. Нина Александровна подошла к двери, открывавшейся вовнутрь, потянула за ручку, и на неё упал венок Саляма Адиля.
Больше этого венка никто никогда не видел.
ЭПИЛОГ
Четыре года назад я навестил мой город, в котором не был девятнадцать лет. Марик подвёз меня к зелёной девятиэтажке. От прочих билдингов нашего двора ничего не осталось: ни красной перекладинки, ни белых палочек. Ах как велико было искушение зайти в чудом уцелевший дом и проверить, на месте ли картонка: «Монтёр по лифтам находится в роддоме…». Но я переборол и этот соблазн. Почему-то был уверен, что её там нет.
26 сентября 2014
ДВЕ ЗАПИСИ ИЗ ФБ
1
Моя позиция очень простая: тянуть время, максимально замедляя движение человечества к ядерному самоуничтожению (вариант №1) или глобальному концлагерю с разными зонами разного уровня комфортности или дискомфорта под управлением нескольких (или нескольких десятков) мировых элит с последующим ядерным самоуничтожением (вариант №2). Для чего тянуть время и отодвигать катастрофу? А вдруг Чудо произойдёт!
2
Может ли современный простой человек влиять на современные элиты? Не знаю. Но думаю, что может. Благодаря интернету сейчас идёт процесс создания Мирового Гражданского Общества, и что ценно – без какой бы то ни было «централизации», «комиссий», «органов» и т. п., необходимых государству, политической партии или деловой корпорации. Идёт обмен идеями и мнениями, в том числе по Самым Главным бытийственным и политическим вопросам, и участниками этого обмена неизбежно оказываются также и те, кто имеет реальный доступ к людям, находящимся на вершине фактической власти над нами. И если удастся найти слова, определения, стилистику, способные довести даже до финансиста и политика понимание того ужаса, к которому приближается современный мир, следующий привычкам и традициям многотысячелетней давности, то может появиться Шанс. Задача облегчается тем, что эти люди, находящиеся на вершине фактической власти, не являются какой-то организацией, чем-то единым: это совокупность наиболее влиятельных финансово-политических групп со своими бизнес-интересами, между которыми складываются то партнёрские, то нейтральные, то враждебные отношения, порой доходящие до военных конфликтов. Многим из них не безразлично, кем и чем будут управлять их дети и внуки: человеческим обществом или гигантским концлагерем со скопищем рабов/роботов. Тем более не безразлично, будут их дети и внуки жить или погибнут в ядерной катастрофе. Ведь при существующем порядке вещей даже они не в состоянии изменить печальную участь своих семей теперь уж и не в таком далёком будущем.
30 сентября 2014
ПУТИН И БЕССМЕРТИЕ
– Ты что, совсем дурак, что ли?
Владимир Владимирович положил газету на стол и недобро глянул на только что вызванного первого зама руководителя Администрации Президента.
– А в чём дело-то, Владимир Владимирович? – предельно округлил глазки Володин, словно только родился и ещё не вполне научился понимать по-русски.
– Ты мне тут шлангом не прикидывайся, понял?
Тут даже Володин сообразил, что слухи об ангельском терпении Президента оказались сильно преувеличенными.
– «Нет Путина – нет России?», – продолжал тем временем Владимир Владимирович, кивнув на газету. Тебя кто этому научил? Мне, что же, теперь, не умирать, что ли? Никогда не умирать? Ты это имел в виду?
– Так ведь… это ведь о текущем моменте… для Запада и пятых колонистов, – начал подводить базу под сказанное Володин.
Владимир Владимирович высоко поднял голову, и солнечный свет, отразившись на оголённой части головного пространства, зайкой запрыгал по лицу проштрафившегося первого зама.
– Какая же у него всё-таки рожа противная, – неожиданно подумалось руководителю огромной страны. – И как это я раньше не замечал? Подсунул кто-то… «Свой парень! Свой парень!...» Уж и не вспомню, кто… Ладно, заменим при случае.
– А в чём, собственно, проблема, Владимир Владимирович? – подал голос Володин. – Никто бы не возражал.
- Что-бы Россия по-ги-бла по-сле мо-ей смер-ти? – убийственно тихо прозвучал по слогам голос Президента.
– Что Вы, что Вы, – замахал руками насмерть перепуганный Володин, – и как только подуматься такое могло… с Вашей-то интуицией и знанием подчинённых… это в смысле… э-э-э… Вашего бессмертия. Никто бы, говорю, не возражал…
– А ты хоть раз пробовал жить всегда? – перебил подчинённого Путин. – Ты хоть представляешь, что это такое – жить и при этом никогда не умирать, никогда не умирать и при этом жить?
Владимир Владимирович так разнервничался, что встал и начал быстро ходить по кабинету из одной стороны света в другую.
– Сам не пробовал, – честно признался Володин, – но если кто попробует, то ничего худого в том не вижу.
Но Путин уже не слушал его, а думал… Думал, думал, думал… Он часто задумывался о тайнах мироздания, но долго думать не было времени. Никогда. Только в детстве, но тогда все проблемы были такими же простыми и маленькими, как он сам, поэтому решались легко и бездумно. А потом учёба, работа, карьера, семья… тут уж не до дум… Даже и не заметил, как Президентом стал… Нет, не было времени долго думать да раздумывать, решения надо было принимать быстро. Но по вопросам, касающимся вечности и её тайн, быстро не получалось.
– Эх, Володин, – продолжал беседовать сам с собой Путин, – надо ж такое брякнуть… А даже если и попробовать, то при моём напряжённом графике это вряд ли будет полезно для здоровья… Да и эгоизм тоже, бесчувственность какая-то… Дети будут умирать, внуки, правнуки… Одно поколение героев сменит другое, а ты всё живёшь себе да живёшь… Все умирают, как люди, а ты – нет, ты не умираешь… Свинство просто какое-то, а не патриотизм.
– Да Вы не переживайте так, Владимир Владимирович, – успокаивающе зашелестел Володин. – Решение в любом случае за Вами, насильничать ведь никто не станет. А лишний сигнал врагам и недоброжелателям никогда лишним не бывает.
– Какой сигнал? – вздрогнул пробудившийся от внутренних мыслей Путин.
– Ну, афоризм мой: «Есть Путин – есть Россия, нет Путина – нет России». Они же знают, что гибели родины мы и в тридцать первом веке не допустим. Вот, пускай теперь головы поломают. А я бы на Вашем месте всё-таки подумал над моим предложением.
Володин окончательно осмелел и подмигнул Президенту Российской Федерации. Но Путин был уже далеко, не позволяя ни одному существу нарушить полёт его мысли и внутренний трепет… «Может и впрямь, – думалось ему, – попробовать?.. Раз уж родился… Ведь при всех больших минусах есть всё-таки один очень большой плюс: не умрёшь. А то ведь обидно: трудишься, людям помогаешь, набираешься опыта – а потом всё, оказывается, как коту под хвост. Для человечества, понятное дело, не под хвост… А вот для себя лично – под хвост. В конце концов, тот факт, что все вокруг умирают, ещё не факт. А если поискать как следует, то неизвестно ещё… В каких-нибудь жарких странах… таких жарких, куда обычной цивилизации пока ещё не добраться… Или, наоборот, в холодных, где мясо и кости никогда не портятся… Да, это проблема климата, а не изначально заданной конечности человеческой жизни. И, может быть, даже не в жаре и холоде всё дело. Вон Авраам, сколько ему было, когда он умер? Сто семьдесят пять! А Адам так вообще жил девятьсот тридцать лет!!!.. И до сих пор, между прочим, никто не знает, от чего он умер. Может, от гриппа… А что? Вполне возможно. Время-то какое было… ни врачей, ни больниц. Сейчас, слава богу, даже от СПИДа могут вылечить, если хорошо заплатить. Правда, с Эболой проблемы, но если правильно себя вести и не шляться где попало, то и не подцепишь. А я и не шляюсь где попало. Да и найдут вакцину – куда денутся… Она ведь только высших приматов цепляет. Надо за низшими попристальнее понаблюдать, и за неприматами тоже, проверить: чего это она их не цепляет…
– Так я пойду, Владимир Владимирович? – вернулся к просительным интонациям первый зам руководителя Администрации Президента.
– Ладно, иди, – сказал Путин. – Я подумаю.
24 октября 2014
КАК СПОРИТЬ ИЛИ ПРОСТО
ОБМЕНИВАТЬСЯ МНЕНИЯМИ
I. Вначале надо выяснить, есть ли у вступивших в спор общие базовые ценности и какими критериями следует руководствоваться при оценке событий, явлений, процессов. Если нет ни общих базовых ценностей, ни одинаковых критериев оценки, то спорить не о чём, но можно, при желании, просто обменяться мнениями.
II. Споря, необходимо помнить, что по наиболее общим и важным вопросам, касающимся человеческих отношений (морали и политики в том числе), доказать утверждаемое или отрицаемое, особенно если спорят не профессионалы, почти всегда невозможно. Но всегда можно выдвинуть доводы / аргументы в пользу своей точки зрения – более убедительные или менее убедительные.
III. Споря или просто обмениваясь мнениями, все аргументы следует сортировать по группам:
1) документы и факты;
2) предположения, опирающиеся на логику и здравый смысл;
3) предположения, лишённые какой-либо убедительности.
Таким образом определяется, какие аргументы можно рассматривать как доказательства, к каким можно отнестись с высокой степенью доверия, а какие не стоит даже принимать в расчёт.
IV. Как работать с имеющимся материалом.
1) Если есть возможность выстроить законченную версию исключительно на документальном и фактическом материале, то только эта версия и должна рассматриваться, и только исходя из неё можно делать те или иные выводы.
2) Если законченную версию, основанную на документальном и фактическом материале, выстроить нельзя, то следует рассмотреть все версии, основанные на предположениях, опирающихся на логику и здравый смысл. После этого каждый участник спора выберет для себя ту версию, которая кажется ему наиболее убедительной. Но желательно отдавать себе отчёт в том, что это всего лишь предположительная версия, а не доказанная точка зрения.
25 октября 2014
СТИХОТВОРЕНИЕ В ПРОЗЕ
Человеку моего возраста знающие люди не рекомендуют бегать по утрам. Мол, всё равно того, что нужно уже не догонишь, а вот тебя обязательно догонят. Неожиданности всякие. Бежишь-бежишь – и упадёшь. И уже не встанешь. Никогда. А мне помирать пока что рано. Я так решил. Поэтому по утрам не бегаю, а хожу. Быстро хожу. Получасовое перемещение тела по пересечённой автомобилями местности. В завершение – небольшой комплекс физических упражнений, запомнившихся ещё с юности, когда по утрам я не ходил, а бегал, не боясь упасть и не встать. Вот и сегодня утром: походил, поупражнялся, возвращаюсь домой… а навстречу мне питбуль. Трусцой. И никого рядом. И даже не рядом – никого. Воскресенье же. Все ещё спят, а остальные пьют кофе в «старбаксах». Только я и питбуль. Он и я. Бежит, глядя сквозь меня и думая о чём-то о своём. Вид и звяканье медалей, украшающих его маленькое мускулистое тело, не успокаивают, ибо кто знает: его ли это медали? Нас разделяют несколько секунд, но в такие моменты время останавливается, и поэтому я успеваю не только вспомнить всю свою долгую короткую жизнь, но и мысленно попросить прощения у всех, кого обидел когда-либо, сознательно или случайно. Потерявшийся питбуль всё той же трусцой пробегает мимо меня, плача и не оглядываясь. Бедная собака, не теряющая надежды извлечь из отравленной атмосферы запахи родного очага. «Вот она, судьба!» – важно думаю я то ли о питбуле, то ли о себе и тут же забываю всю свою жизнь и тех, у кого только что просил прощения.
2 ноября 2014
ГИЛЛЕЛЬ. ЭТИЧЕСКАЯ ПРОГРАММА ИУДЕЙСТВА
1. ПРО ЧЕРЕП И СПАСЕНИЕ УТОПАЮЩИХ
В талмуде, во второй главе трактата «Пиркей авот» («Поучения отцов») можно прочитать, как один человек, увидев плывший по воде череп, сказал ему: «За то, что ты топил, тебя утопили, но и утопившие тебя, в свою очередь, будут утоплены». Человека этого звали Гиллель, и он считается самым значительным из еврейских законоучителей эпохи Второго храма (516 до хр. эры – 70 хр. эры). Год его рождения неизвестен, но это произошло в Вавилоне, где он прожил первую половину своей жизни, в последний век до христианской эры, и скорее всего – в двадцатые годы. Умер Гиллель в Иерусалиме, когда мальчику Иешуа/Иисусу было 10 лет, то есть за 60 лет до разрушения римлянами Второго Храма.
Процитированное выше высказывание можно рассматривать по-разному, в том числе и как схему круговорота и эскалации насилия в человеческом обществе: зло порождает новое зло и, в конечном итоге, возвращается к каждому, зло совершившему. Но, прежде всего, это вера: вера в Божественную справедливость, в воздаяние: награду за добрые дела и кару за грехи и преступления. Больных вопросов, почему страдают и погибают невинные и почему есть наказания, несоразмерные вине, касаться не будем. Почти не будем. По Библии, перед человеческим судом люди несут индивидуальную ответственность: не только невинный не должен быть наказан, но и виновный не может быть наказан сверх того, что заслужил: «глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу, обожжение за обожжение, рану за рану, ушиб за ушиб» (Исх. 21:24–25) и т. д. Но перед Божьим судом мы несём не только индивидуальную, но и коллективную ответственность, чтобы каждый, у кого голова на плечах, понимал: творя зло, мы можем накликать большую беду и на своих кровных детей в том числе. Если по-человечески, то это, конечно, несправедливо и мало кого может утешить, но, видно, нет другого пути для исправления человека. Только вот когда хотя бы большинство из нас поймёт, что такая, коллективная, ответственность действительно существует?.. Или этот, единственный, путь… тоже не путь?
2. НАИБОЛЕЕ ИЗВЕСТНЫЕ ВЫСКАЗЫВАНИЯ ГИЛЛЕЛЯ (из Талмуда)
Не делай другому того, чего не пожелаешь себе, вот сущность всего Учения; всё остальное – только комментарий; иди, изучай!1
Люби мир и водворяй его повсюду; люби созданных Богом людей и приближай их к Божьему закону.
He удаляйся от общества, и не полагайся только на себя до дня смерти своей, и не суди ближнего своего, пока ты не был в его положении.
… не всякий, кто расширяет торговлю, приобретает ум, и там, где нет людей, старайся быть человеком.
Не являйся нагим среди одетых и одетым среди нагих; не являйся стоящим среди сидящих и сидящим среди стоящих; не являйся смеющимся среди плачущих и плачущим среди смеющихся. Ибо сказано (Еккл. 3:1, 4 – Э. П.): «Всему свое время… время плакать и время смеяться».
Если не я для себя, то кто для меня? Но если я только для себя, то – что я? И если не теперь, то когда же?
3. ОТЦЫ И ДЕТИ… И ВНУКИ ТОЖЕ
Это произошло уже после известных событий, связанных с распятием Иешуа/Иисуса. Петру вместе с другими апостолами удалось бежать из темницы. Но они не стали прятаться, а отправились в храм и учили собравшийся там народ. Однако в результате доноса снова оказались в синедрионе перед своими гонителями, которые после короткого допроса (вопрос – ответ) решили убить их. И вот тогда, как сообщает новозаветный автор «Деяний святых апостолов», встал уважаемый всем еврейским народом законо-учитель и, приказав вывести апостолов на короткое время, обратился к остальным присутствующим членам иерусалимского синедриона с такими словами: «Мужи Израильские! Подумайте сами с собою о людях сих, что вам с ними делать. Ибо незадолго перед сим явился Февда, выдавая себя за кого-то великого, и к нему пристало около четырехсот человек; но он был убит, и все, которые слушались его, рассеялись и исчезли. После него во время переписи явился Иуда Галилеянин и увлек за собою довольно народа; но он погиб, и все, которые слушались его, рассыпались. И ныне, говорю вам, отстаньте от людей сих и оставьте их; ибо если это предприятие и это дело – от человеков, то оно разрушится, а если от Бога, то вы не можете разрушить его; берегитесь, чтобы вам не оказаться и богопротивниками» (Деян. 5:34–39).
Они послушались его. Апостолов, правда, побили. Но не убили, как замышлялось вначале. И даже не посадили, а отпустили, требуя лишь, чтобы они прекратили, говоря современным языком, заниматься пропагандой. Человека, спасшего апостолов, звали Гамлиил, и был он внуком великого Гиллеля, которому и посвящена эта запись.
26 декабря 2014
1 Это было сказано язычнику, пожелавшему принять иудейство и обратившемуся к Гиллелю с просьбой объяснить ему сущность еврейского вероучения в нескольких словах за то время, пока он, спрашивающий, «сможет простоять на одной ноге».
